Неточные совпадения
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта,
уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному
дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий
по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
«Сегодня в десятом часу вечера приходи ко мне
по большой лестнице; муж мой
уехал в Пятигорск и завтра утром только вернется. Моих людей и горничных не будет в
доме: я им всем раздала билеты, также и людям княгини. Я жду тебя; приходи непременно».
Захотелось сегодня же, сейчас
уехать из Москвы. Была оттепель, мостовые порыжели, в сыроватом воздухе стоял запах конского навоза,
дома как будто вспотели, голоса людей звучали ворчливо, и раздирал уши скрип полозьев
по обнаженному булыжнику. Избегая разговоров с Варварой и встреч с ее друзьями, Самгин днем ходил
по музеям, вечерами посещал театры; наконец — книги и вещи были упакованы в заказанные ящики.
Утром, когда Самгин оделся и вышел в столовую, жена и Кутузов уже ушли из
дома, а вечером Варвара
уехала в Петербург — хлопотать
по своим издательским делам.
Там караулила Ольга Андрея, когда он
уезжал из
дома по делам, и, завидя его, спускалась вниз, пробегала великолепный цветник, длинную тополевую аллею и бросалась на грудь к мужу, всегда с пылающими от радости щеками, с блещущим взглядом, всегда с одинаким жаром нетерпеливого счастья, несмотря на то, что уже пошел не первый и не второй год ее замужества.
А когда Бережкова уходила или
уезжала из
дома, девочка шла к Василисе, влезала на высокий табурет и молча, не спуская глаз с Василисы, продолжала вязать чулок, насилу одолевая пальцами длинные стальные спицы. Часто клубок вываливался из-под мышки и катился
по комнате.
— Это я тогда
по единому к вам дружеству и
по сердечной моей преданности, предчувствуя в
доме беду-с, вас жалеючи. Только себя больше вашего сожалел-с. Потому и говорил:
уезжайте от греха, чтобы вы поняли, что
дома худо будет, и остались бы родителя защитить.
Соседи, завтракая, разговорились довольно дружелюбно. Муромский попросил у Берестова дрожек, ибо признался, что от ушибу не был он в состоянии доехать до
дома верхом. Берестов проводил его до самого крыльца, а Муромский
уехал не прежде, как взяв с него честное слово на другой же день (и с Алексеем Ивановичем) приехать отобедать по-приятельски в Прилучино. Таким образом вражда старинная и глубоко укоренившаяся, казалось, готова была прекратиться от пугливости куцей кобылки.
За Мутовкиной следует сваха с Плющихи; за нею — сваха из-под Новодевичьего. Действующие лица меняются, но процессия остается одинаковою и
по форме и
по содержанию и длится до тех пор, пока не подадут обед или матушка сама не
уедет из
дома.
Уезжая, в господском
доме приказывали заколотить оба крыльца, закрыть ставни, а остающуюся прислугу, с ключницей во главе, размещали как попало
по флигелям.
Когда в трактирах ввели расчет на «марки», Петр Кирилыч бросил работу и
уехал на покой в свой богато обстроенный
дом на Волге, где-то за Угличем. И сказывали земляки, что, когда он являлся за покупками в свой Углич и купцы
по привычке приписывали в счетах, он сердился и говорил...
Харитона Артемьевича не было
дома, — он
уехал куда-то
по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания. Не для кого было рядиться.
Братья нам враги, боюсь их,
уедем!» Я уж на нее цыкнула: «Не бросай в печь сору, и без того угар в
доме!» Тут дедушко дураков этих прислал прощенья просить, наскочила она на Мишку, хлысь его
по щеке — вот те и прощенье!
Иногда
по двору ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым носом, выводил из конюшни серую длинноголовую лошадь; узкогрудая, на тонких ногах, она, выйдя на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова прятали в темную конюшню. И мне казалось, что старик хочет
уехать из
дома, но не может, заколдован.
Я просидел у него,
по крайней мере, часа четыре и,
уезжая, спросил его о брате: когда я могу того застать
дома.
Раиса Павловна умела принять и важное сановное лицо, проезжавшее куда-нибудь в Сибирь, и какого-нибудь члена археологического общества, отыскивавшего
по Уралу следы пещерного человека, и всплывшего на поверхность миллионера, обнюхивавшего подходящее местечко на Урале, и какое-нибудь сильное чиновное лицо, выкинутое на поверхность безличного чиновного моря одной из тех таинственных пертурбаций, какие время от времени потрясают мирный сон разных казенных сфер, — никто, одним словом, не миновал ловких рук Раисы Павловны, и всякий
уезжал из господского
дома с неизменной мыслью в голове, что эта Раиса Павловна удивительно умная женщина.
О равнодушном помещике в этом этюде не будет речи,
по тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна в
доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно из отставных солдат),
уехал.
Посредник обиделся (перед ним действительно как будто фига вдруг выросла) и
уехал, а Конон Лукич остался
дома и продолжал «колотиться» по-старому. Зайдет в лес — бабу поймает, лукошко с грибами отнимет; заглянет в поле — скотину выгонит и штраф возьмет. С утра до вечера все в маете да в маете. Только в праздник к обедне сходит, и как ударят к «Достойно», непременно падет на колени, вынет платок и от избытка чувств сморкнется.
— Потом-с, — продолжал Дубовский, у которого озлобленное выражение лица переменилось на грустное, — потом напечатали… Еду я получать деньги, и вдруг меня рассчитывают
по тридцати пяти рублей, тогда как я знаю, что всем платят
по пятидесяти. Я, конечно, позволил себе спросить: на каком праве делается это различие? Мне на это спокойно отвечают, что не могут более назначить, и сейчас же
уезжают из
дома. Благороден этот поступок или нет? — заключил он, взглянув вопросительно на Калиновича.
Липочка. Ах, если бы вы знали, Лазарь Елизарыч, какое мне житье здесь! У маменьки семь пятниц на неделе; тятенька, как не пьян, так молчит, а как пьян, так прибьет, того и гляди. Каково это терпеть образованной барышне! Вот как бы я вышла за благородного, так я бы и
уехала из
дому и забыла бы обо всем этом. А теперь все опять пойдет по-старому.
В четверг на святой папа, сестра и Мими с Катенькой
уехали в деревню, так что во всем большом бабушкином
доме оставались только Володя, я и St.-Jérôme. То настроение духа, в котором я находился в день исповеди и поездки в монастырь, совершенно прошло и оставило
по себе только смутное, хотя и приятное, воспоминание, которое все более и более заглушалось новыми впечатлениями свободной жизни.
В то утро, которое я буду теперь описывать, в хаотическом
доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала,
уехала с двумя младшими дочерьми на панихиду
по муже, а Людмила, сказавшись больной, сидела в своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
Здесь я должен заметить, что бессознательное беспокойство Егора Егорыча о грядущей судьбе Сусанны Николаевны оказалось в настоящие минуты почти справедливым. Дело в том, что, когда Егор Егорыч
уехал к Пилецкому, Сусанна Николаевна, оставшись одна
дома, была совершенно покойна, потому что Углаков был у них поутру и она очень хорошо знала, что
по два раза он не ездит к ним; но тот вдруг как бы из-под земли вырос перед ней. Сусанна Николаевна удивилась, смутилась и явно выразила в лице своем неудовольствие.
В брагинском
доме было тихо, но это была самая напряженная, неестественная тишина. «Сам» ходил
по дому как ночь темная; ни от кого приступу к нему не было, кроме Татьяны Власьевны. Они запирались в горнице Гордея Евстратыча и подолгу беседовали о чем-то. Потом Гордей Евстратыч ездил в Полдневскую один, а как оттуда вернулся, взял с собой Михалка, несколько лопат и кайл и опять
уехал. Это были первые разведки жилки.
Татьяна Власьевна рассчитывала так, что молодые сейчас после свадьбы
уедут в Верхотурье и она устроится в своем
доме по-новому и первым делом пустит квартирантов. Все-таки расстановочка будет. Но вышло иначе. Алена Евстратьевна действительно
уехала, а Павел Митрич остался и на время нанял те комнаты, где жил раньше Гордей Евстратыч.
Затем он упрекал ее мужа в недальновидности: не покупает
домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что в жизни этого старика она — не единственная радость. Когда он принимал больных и потом
уехал на практику, она ходила
по всем комнатам, не зная, что делать и о чем думать. Она уже отвыкла от родного города и родного
дома; ее не тянуло теперь ни на улицу, ни к знакомым, и при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль прошлого.
Катерина, эта безнравственная, бесстыжая (
по меткому выражению Н. Ф. Павлова) женщина, выбежавшая ночью к любовнику, как только муж
уехал из
дому, эта преступница представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже с каким-то сиянием мученичества вокруг чела.
Иванов (волнуясь). Голубушка моя, родная моя, несчастная, умоляю тебя, не мешай мне
уезжать по вечерам из
дому. Это жестоко, несправедливо с моей стороны, но позволяй мне делать эту несправедливость!
Дома мне мучительно тяжело! Как только прячется солнце, душу мою начинает давить тоска. Какая тоска! Не спрашивай, отчего это. Я сам не знаю. Клянусь истинным богом, не знаю! Здесь тоска, а поедешь к Лебедевым, там еще хуже; вернешься оттуда, а здесь опять тоска, и так всю ночь… Просто отчаяние!..
Наступила дождливая, грязная, темная осень. Наступила безработица, и я дня
по три сидел
дома без дела или же исполнял разные не малярные работы, например, таскал землю для черного наката, получая за это
по двугривенному в день. Доктор Благово
уехал в Петербург. Сестра не приходила ко мне. Редька лежал у себя
дома больной, со дня на день ожидая смерти.
— Трое-с. В живых только вот она одна, ненаглядное солнышко, осталась, — отвечала Елизавета Петровна и вздохнула даже при этом, а потом, снимая шляпку, обратилась к дочери. — Ну, так я извозчика, значит, отпущу; ночевать, впрочем, не останусь, а
уеду к себе: где мне, старухе,
по чужим
домам ночевать… И не засну, пожалуй, всю ночь.
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая
по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами
дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу,
по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы
уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае, князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
Николя Оглоблин, самодовольно сознававший в душе, что это он вытурил княгиню за границу, и очень этим довольный, вздумал было,
по своей неудержимой болтливости, рассказывать, что княгиня сама
уехала с обожателем своим за границу; но ему никто не верил, и некоторые дамы, обидевшись за княгиню, прямо объяснили Николя, что его после этого в
дом принимать нельзя, если он позволяет себе так клеветать на подобную безукоризненную женщину.
С ним произошел такого рода случай: он
уехал из
дому с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой женщины все, все и не дал ей взамен ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил он сам себе. С этим чувством пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый день.
По своей подвижной натуре князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
Евгений с тех пор, как встретил ее с ребенком, не видал ее. На поденную она не ходила, так как была с ребенком, а он редко проходил
по деревне. В это утро, накануне Троицына дня, Евгений рано, в пятом часу, встал и
уехал на паровое поле, где должны были рассыпать фосфориты, и вышел из
дома, пока еще бабы не входили в него, а возились у печи с котлами.
Евгений застал мать радостной, довольной. Она устраивала всё в
доме и сама собиралась
уехать, как только он привезет молодую жену. Евгений уговаривал ее оставаться. И вопрос оставался нерешенным. Вечером,
по обыкновению, после чая Марья Павловна делала пасьян. Евгений сидел, помогая ей. Это было время самых задушевных разговоров. Окончив один пасьян и не начиная новый, Марья Павловна взглянула на Евгения и, несколько заминаясь, начала так...
Признаюсь, хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовольствие. Когда мы возвращались с кладбища, то у нас были скромные, постные физиономии; никому не хотелось обнаружить этого чувства удовольствия, — чувства, похожего на то, какое мы испытывали давно-давно, еще в детстве, когда старшие
уезжали из
дому и мы бегали
по саду час-другой, наслаждаясь полною свободой. Ах, свобода, свобода! Даже намек, даже слабая надежда на ее возможность дает душе крылья, не правда ли?
Уехать куда-нибудь с Анной Павловной, где бы он мог
по крайней мере выезжать из
дому, но на это не было никакой возможности, потому что у него ни копейки не было денег.
— Да изволите видеть, — начала Матрена, вздохнув и приложивши руку к щеке, — тут был графский староста, простой такой, из мужиков. Они, сказать так, с Иринархом Алексеичем приятели большие, так
по секрету и сказал ему, а Иринарх Алексеич, как тот
уехал, после мне и говорит: «Матрена Григорьевна, где у вас барыня?» А я вот, признаться сказать, перед вами, как перед богом, и говорю: «Что, говорю, не скроешь этого, в Коровине живет». — «Нет, говорит, коровинского барина и
дома нет,
уехал в Москву».
— Вот я и приезжаю. Спрашиваю: «
Дома господа?» — «Нет, говорят, барин
уехал в город, а барыня в оржаном поле прогуливается». Ах, думаю, что делать?.. Пометался
по полю туда-сюда; однако думаю: дай-ка пойду к Лапинской роще; там грибы растут, — не за грибами ли ушла Анна Павловна? Только подхожу к опушке, глядь, она как тут, да еще и не одна.
В конце первой недели великого поста соседний
дом запустел; ни девушки, ни дамы, ни господина в бекешке не стало видно: они
уехали. Трудно описать, как Павлу сделалось скучно и грустно; он даже потихоньку плакал, а потом неимоверно начал заниматься и кончил вторым кандидатом. Профессор,
по предмету которого написал он кандидатское рассуждение, убеждал его держать экзамен на магистра. Все это очень польстило честолюбию моего героя: он решился тотчас же готовиться; но бог судил иначе.
Павел написал и тот же час отправил это письмо к себе на
дом. Бешметев еще часа два сидел у тестя. Допили всю бутылку. В припадке нежности Павел дал слово Владимиру Андреичу отказаться от своей мысли о профессорстве и завтра же начать приискивать себе должность. Возвратившийся слуга донес, что Перепетуя Петровна
по получении письма тотчас же
уехала.
Мы вернулись домой, но он еще долго не
уезжал, несмотря на то, что прокричали петухи, что все в
доме спали, и лошадь его все чаще и чаще била копытом
по лопуху и фыркала под окном.
Мы вошли в
дом. Солдат сказал, чтобы мы в первой комнате, пустой, ожидали его высокоблагородие. Что прикажете делать? Мы, Халявские, должны были ожидать; уж не без обеда же
уехать, когда он нас звал: еще обиделся бы. Вот мы себе ходим либо стоим, а все одни. Как в другой комнате слышим полковника, разговаривающего с гостями, и
по временам слышим вспоминаемую нашу фамилию и большой хохот.
В московском
доме графини, где она провела сутки и
уехала далее, по-видимому совсем позабыв о Шерамуре и не сделав на его счет никаких распоряжений, он нашел того профессора живописи, который за него поручился.
Я решился, не теряя минуты, ехать к Леониду в Москву, ожидая или найти его
дома, или узнать
по крайней мере там, куда и зачем он мог
уехать.
Ольга Михайловна вскочила с постели.
По ее мнению, теперь ей оставалось только одно: поскорее одеться и навсегда
уехать из этого
дома.
Дом был ее собственный, но тем хуже для Петра Дмитрича. Не рассуждая, нужно это или нет, она быстро пошла в кабинет, чтобы сообщить мужу о своем решении («Бабья логика!» — мелькнуло у нее в мыслях) и сказать ему на прощанье еще что-нибудь оскорбительное, едкое…
Он
уехал, а мы смотрим друг на друга: кто может жертвовать в пользу бедных здешнего прихода
по пятидесяти червонцев? Некоторые храбрились, — «я вот-вот из
дома жду», — и другой тоже из
дома ждет, а дома-то, верно, и в своих приходах случились бедные. Что-то никому не присылают.
Марья Сергеевна. Совершенная правда!.. Два дня потом лежали у меня эти деньги: вечером он,
по обыкновению, поздно от меня
уехав, побоялся их взять с собою; а на другой день ему что-то нельзя было заехать за ними, он и пишет мне: «Мари, будь весь день
дома, не выходи никуда и постереги мои триста тысяч!» Так я и стерегла их: целый день все у шифоньерки сидела!
Саша стал ходить в гимназию. Его мать
уехала в Харьков к сестре и не возвращалась; отец его каждый день
уезжал куда-то осматривать гурты и, случалось, не живал
дома дня
по три, и Оленьке казалось, что Сашу совсем забросили, что он лишний в
доме, что он умирает с голоду; и она перевела его к себе во флигель и устроила его там в маленькой комнате.
При деньгах, так запотроев много, а нет, так денек-другой в кухне и огня не разводят: готовить нечего; сами куда-нибудь в гости
уедут, а старушка
дома сидит и терпит; но, как я,
по моему глупому разуму, думаю, так оне и этим бы не потяготились, тем, что теперь, как все это на наших глазах, так оне в разлуке с ним больше убиваются.